Это всё, что мы сделали здесь друг для друга

"12" Михалкова - обвинительная речь русской духовности

Все это ложь.
Что-то случилось, но нам ничего не сказали.
Женщину в зрительном зале
Бросило в дрожь.
Сплин
 

«Двенадцать» - этот русский «Догвилль», лубок из быта российской жизни, срез русского характера, обладающий страшной проникающей силой (подобно военному ножу, о котором рассказано в фильме), - бьёт не в бровь, а в глаз. Поднимая «больные вопросы» российской жизни, вроде чеченского и еврейского, фильм на самом деле наносит удар по, казалось бы, неуязвимому – русской духовности.
 

«Не пытайтесь искать здесь правду быта. Постарайтесь ощутить истину бытия». – гласит эпиграф к фильму.
12 присяжных собрались в спортзале школы, которая делит помещения с судом, чтобы вынести вердикт по простому и очевидному, на первый взгляд, делу: чеченский подросток обвинен в убийстве своего приёмного отца – русского офицера. Факты и свидетели твердят в один голос: виновен, но один из двенадцати присяжных решается в этом усомниться.
 

Вы когда-нибудь выступали против большинства? А по делу, которое лично вас, вроде бы, совершенно не касается? Своих забот полно, а тут нужно вникать и обсуждать, принимать решения, нести ответственность. И безо всякой для себя выгоды!

«Моя хата с краю» - решает для себя в таких случаях почти всякий русский и умывает руки, как библейский Понтий Пилат.

Стоп-стоп. А почему, собственно, русский? На кого это автор тут пытается наехать?

Правильно, всё именно так. Это то, что Михалков обсуждает с нами своим убийственным, как выстрел, фильмом.
 

Есть община восточная: её сила – в объединении усилий, в действии сообща. Начальство – не должность, а функция: оно как бы влито, встроено в коллектив. Оно не «власть свыше», а необходимая часть самой общины, осознающая свою координирующую роль.

Есть община западная, и её сила – в союзе индивидуальностей, в котором каждый привносит в общее дело свои лучшие умения. Начальства как такового нет: оно коллегиальное, общинное.

Мы застряли где-то посередине; мы – то, из чего развились эти две крайние и лучшие формы. Может, тому причиной климат и география, но мы предпочитаем улучшать лишь свой маленький мирок, а на общественное (читай – государственное) работаем не по своей воле. Там, где восток видит общее благо, запад – общественный договор, нас мотивирует только принуждение. В таком обществе без «сильной руки» мало что возможно, продвижений почти не происходит, и подушка затыкает щель в окне школьного спортзала вот уже сорок лет (и будет затыкать ещё столько же).
 

Но что же за удар такой Михалков нанёс по русской духовности? А очень просто: духовность – это обратная сторона нашей безответственности.

За нашими словами не стоят дела – поэтому мы готовы выносить вердикты на кухнях всему, начиная от поведения соседской жены и заканчивая государственной политикой. В вопросах, которые касаются не нас, а всех, мы берем на себя совещательную роль.

Ответственность за то, что вокруг, у нас (и в фильме) осознает только чудак – типичный герой Достоевского. И офицер (надежда Михалкова), который «бывшим не бывает», что символично: все знают, кто именно у нас не бывает бывшим. Поэтому закономерно, что «не бывшие» в стране сегодня у руля: они-то как раз ответственны за общее благо и дело, остальным требуется «сильная рука».

«И всё так, всё так. – сказано в фильме. – Собрались, посидели, обсудили – и всё!» У Александра Васильева в песне «Время назад» есть такие строки:
 

Это всё, что мы сделали здесь друг для друга,

Всё пытаясь уйти навсегда из заклятого круга…
 

Кажется, эта – из тех цепей, сковывающих общество, звенья которой нам нипочем не разогнуть.