Порок на экспорт

В прокат выходит «Особо опасен» — стомиллионный голливудский дебют постановщика «Дозоров» и «Иронии судьбы. Продолжение» Тимура Бекмамбетова c Джеймсом МакЭвоем и Анджелиной Джоли в главных ролях. «Афиша» позвонила режиссеру в Лос-Анджелес.

— Правда, что вы до сих пор там что-то меняете и монтируете?

— Не монтирую, нет — мы доделываем некоторые вставки для русской версии. Еще для трех территорий попросили убрать кадры, которые прокатчикам показались перебором. Когда МакЭвою руку протыкают, когда Дато Бахтадзе точилкой для ножей в живот бьют и еще там… Три кадра всего. Что у нас артисту полголовы пулей сносит, это их не смутило почему-то. Кстати, не поверите, что именно это за три нежные страны — Гонконг, Таиланд и, внимание, Корея. Южная Корея! Казалось бы, им после «Олдбоя»…

— У вас по итогам категория «дети до 16»?

— Да, везде «R», в некоторых странах — «R» с отягчающими. Если все будет хорошо, думаю, получится серьезный прорыв — это первый случай, когда большая студия так вложилась в такое острое развлечение. Они тут все осторожничают очень.

— Правда?

— В Америке не было клинической смерти, как у нас в 90-х. Что хорошо, потому что не порушилась связь времен. И плохо, потому что застой, который разрушил наше кино в конце 70-х, в Америке до сих пор продолжается. Боязнь потерять сильнее желания обрести. Но не все потеряно — мы им поможем выбраться из трясины.

— Кстати, про Корею — по-моему, у вас не американский блокбастер получился, а как раз корейский.

— Наверное. Меня постоянно спрашивают: кто на тебя повлиял, кто повлиял… Я когда с «Дозором» ездил на фестивали, познакомился с одним корейцем, его фамилия, кажется, Кан.

— Кан Чже Гю?

— Вроде да. Он снял «Шири» и еще про двух братьев фильм. Не то чтобы он на меня повлиял, но, по-моему, мы похожи. Он тоже в рекламе работал, кстати, и сделал потом самый первый корейский блокбастер. Тоже должен был в Америке фильм снимать, но что-то там не сложилось, с тех пор я о нем не слышал.

— Как вообще вся эта голливудская история с вами началась?

— В 2005-м, на следующий день после показа «Ночного дозора» в Фордовском амфитеатре, мне позвонил исполнительный продюсер Universal Джефф Киршенбаум. Еще днем позже, за ужином, он подсунул мне сценарий. Я почитал и ответил, что мне нравится только фабула. Мне сказали: тогда остальное придумаешь сам. И я три года придумывал.

— Иностранец в Голливуде — это такой классический сюжет, американское кино сделано приезжими. Вы кем себя представляете? Верхувеном? Джоном Ву?

— Ни Верхувен, ни Джон Ву не сделали американское кино. Американское кино — это Спилберг, Кэмерон, Лукас. Гастарбайтерам типа Поланского, Гая Ритчи, того же Ву либо посчастливилось вовремя понять, что им пора домой, либо они растворились в голливудском навозе, из которого растут новые лукасы. А у меня вообще другой случай, я себя тут ощущаю командировочным.

— Того же Джона Ву на первом американском фильме на монтаж не пускали, а у вас был чуть ли не полный контроль над проектом. Или нет?

— У меня были контроль и полная свобода. Если честно, я не знаю почему. Такого не бывает, свободы не бывает в кино — или на тебя давят, или говорят: твори, но оказывается недостаточно денег. А тут я получил все, что хотел. Всех актеров, каких хотел. В 2005-м Джеймса МакЭвоя никто не знал, продюсеры думали год, но в итоге согласились. Великого Моргана Фримена, Анджелину Джоли — а это бюджет увеличило вдвое. Я хотел снимать Америку в Праге, чтоб быть ближе к Москве, и тут мне не отказали. Это было ужасное состояние на самом деле. Все, что попросишь, сбудется. Как в волшебной комнате в конце фильма «Сталкер».

— А почему все-таки? Вы себя так сразу поставили?

— Я думаю, эффект «Дозоров» — мы им показали, что можно нарушать все правила, делать совершенно неклассифицируемое с точки зрения жанров кино, и это будет работать. К тому же — ну я 15 лет снимал в России рекламу для сникерсов и кока-кол, и это оказалось бесценным опытом в работе с голливудскими студиями. Чиновники работают одинаково и в рекламе, и в кино.

— Мне говорили, вы там всех потрясли какими-то революционным движущимися раскадровками.

— Можно ребят на студии попросить, они покажут. Там были три мультфильма — автомобильной погони и еще двух сцен. Превизуализацию делают все, чтоб знать, куда камеру ставить, революционность была в том, что мы ее использовали как сценарный инструмент. Экшен сейчас настолько изощренная вещь, что странно пытаться описывать его словами или даже рисовать на бумаге. Собственно, когда я показал наши мультфильмы продюсерам, стал понятен масштаб проекта — и бюджет из исходных 40 миллионов начал расти.

— А сколько у вас там в итоге? На IMDb написано $65 млн.

— Эти данные уже неактуальны. Когда я последний раз заглядывал, цифра перевалила за сто и стремилась к ста двадцати.

— В комиксе, по которому фильм, довольно важны аллюзии на «Бойцовский клуб» Паланика. Вы у себя цитируете финчеровскую экранизацию, в офисных сценах особенно. Вообще, вы ведь к Финчеру неравнодушны, да? Еще в «Дозорах» были все эти залезания камерой в дверной звонок и так далее.

— Вы хотите разложить по ящичкам: офис — из Финчера, что-то — из «Матрицы», из «Служебного романа», «Полетов во сне и наяву»… Ящичков не хватит. С Финчером и с Вачовски, впрочем, общее есть — то, что зрителю предлагается некая образная отмычка, при помощи которой в повседневных вещах вокруг можно найти другой смысл. Такая игра, в которой можно пересобрать мир, как пазл.

— Когда Анджелина Джоли делает искусственное дыхание Хабенскому — это символизирует встречу двух культур?

— Нет, она сама напросилась. Костя, когда появился на площадке, всех обаял — он же звезда. Я снимал реплику Моргана Фримена, и в углу кадра Костя спиной к камере сметал со стола крошки. Но он это так точно и вкусно делал, что все внимание было на нем. Я его попросил быть менее активным, но это еще более усугубило положение. Пришлось убрать его из кадра.

— Как на практике происходит первая встреча режиссера из России с Анджелиной Джоли?

— Первая встреча была в маленьком французском ресторане в Новом Орлеане, куда я летал соблазнять Анджелину своим фильмом. Там было невероятно вкусно. Мы много напридумывали интересного, и я подумал, что без нее фильм не получится. А что она подумала — спросите у нее.

— Вы же дружите с Роджером Корманом, он оценил фильм?

— На днях буду показывать — ему и Джеймсу Кэмерону. Это два человека, мнение которых мне особенно ценно. Я сам только вчера впервые посмотрел на пленке. Сейчас снимаешь на пленку и потом не видишь ее до самого конца, только мониторы. Тут кто-то смешно нас назвал — что мы все не фильммейкеры, а файлмейкеры.

— До вас докатилась реакция на вашу с Эрнстом «Иронию судьбы»? Как считаете, заслужили?

— Заслужили. Но Марсель Дюшан, пририсовавший Джоконде усы, не был нашим вдохновителем. Мы делали это искренне.

— Вам не кажется, что то, как Первый канал продвигал «Дозоры» и «Иронию», в будущем сработает против вас? Любым брендом можно перекормить, и сейчас, если сказать «Бекмамбетов», сперва вспоминаешь рекламные бомбардировки, а потом уже какие-то симпатичные впечатления от самих «Дозоров».

— Я люблю рекламу. Люблю искренность уличного театра, когда артисты зазывают публику на представление. Вы говорите об очень нежной части киноаудитории, о киноманах, которым нравится откапывать что-то свое, то, что их отделит от остальных. А остальным, к счастью, хочется футбола — события, которое объединяет. Хотите вы этого или нет, но мы переживаем пору центростремительных чувств.

— Какой у вас был любимый фильм в детстве?

— Первый фильм в моей жизни был «Гусарская баллада». Шел снег. Моя бабушка отвела меня в похожий на римский храм кинотеатр, который назывался «Мир». Я мало помню «Гусарскую балладу», больше мне запомнился мультфильм про парикмахера и слона. Мне было 3 года.